Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он
сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах.
Неточные совпадения
Говорили, что новый градоначальник совсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный в Глупов по легкомыслию; что он по ночам, в виде ненасытного упыря, парит над городом и
сосет у сонных обывателей
кровь.
Льву сел на самый лоб и Львину
кровь сосёт.
— Господа, как жаль! Я хотел к ней на одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта
кровь, которая всю ночь
сосала мне сердце, и что я уже не убийца! Господа, ведь она невеста моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. — О, благодарю вас, господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня в одно мгновение!.. Этот старик — ведь он носил меня на руках, господа, мыл меня в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули, был отцом родным!..
Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне
кровь собственную свою
сосать из своего же тела начал.
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю, все одно, чью
кровь ни
сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
Полиция, жандармы, шпионы — все это наши враги, — а все они такие же люди, как мы, так же
сосут из них
кровь и так же не считают их за людей.
Между стволов
сосен являются прозрачные, воздушные фигуры огромных людей и исчезают в зеленой густоте; сквозь нее просвечивает голубое, в серебре, небо. Под ногами пышным ковром лежит мох, расшитый брусничником и сухими нитями клюквы, костяника — сверкает в траве каплями
крови, грибы дразнят крепким запахом.
А хоть меня и били, и кожу с меня лупили, и
кровь сосали, и на пол бросали — русский человек живуч!
— А кто это
кровь сосать будет? — поглаживая бороду спросил Игнат.
— Глупцы! — слабо засмеялся Ежов. — Добрые глупцы!.. Вам жалко его? Но — знаете ли вы, кто он? Это один из тех, которые
сосут у вас
кровь…
— А ты, знай, молчи! Впрягли тебя, ну и вези, не брыкайся… И ежели
кровь из тебя будут
сосать — тоже молчи, — что ты можешь сказать?
Вы мне про эти дела и выборы наши лучше не говорите — вот они где у меня, в сердце моем сидят и
кровь мою
сосут!..
У меня в мозгу точно гвоздь, будь он проклят вместе с моим самолюбием, которое
сосет мою
кровь,
сосет, как змея…
Вцепился завод в землю, придавил её и, ненасытно алчный,
сосёт дни и ночи, задыхаясь от жадности, воет, выплёвывая из раскалённых пастей огненную
кровь земли. Остынет она, почернеет, — он снова плавит, гудит, гремит, расплющивая красное железо, брызжет искрами и, весь вздрагивая, тянет длинные живые полосы, словно жилы из тела земного.
— Где здесь божеское? — говорю. — Люди друг на друге сидят, друг у друга
кровь сосут, всюду зверская свалка за кусок — где тут божеское? Где доброе и любовь, сила и красота? Пусть молод я, но я не слеп родился, — где Христос, дитя божие? Кто попрал цветы, посеянные чистым сердцем его, кем украдена мудрость его любви?
— Наработался, значит… — с горечью мотнул головой солдат. —
Пососал ты из меня
крови, высосал и вон меня. Ловко! Ах ты — паук!
И все знакомые будут говорить за глаза и писать ей в анонимных письмах, что она миллионерша, эксплоататорша, что она заедает чужой век и
сосет у рабочих
кровь.
«Дураки, — думаю, — как же не видите, что из вас
кровь сосут?» У меня в саду абрикосы, груши, персики, а сквозь забор, понимаете, ребятишки сапожника — до чего жадно смотрят!
— Ишь, какой ныне стал! Правильно, — говоришь? Следовало? А забыл ты, кутья пшеничная, как отец твой долгогривый из нас
кровь сосал? Гражданин председатель, примай заявление: его отец был дьякон! У него корова есть да свинья, его самого раскулачить надо! Мальчишка у него летось помер, так панихиду по нем служил в церкви!
— Война! битва! — повторила его спутница с диким удовольствием. — Пусть дерутся, режутся; пусть
сосут друг у друга
кровь! и я потешусь на этом пиру.
— Пей же мою
кровь!.. Мне тошно жить на свете! Что мне в жизни?.. Одна мне приглянулась, стала моей женою; любил я ее пуще красного дня, пуще радости, и та обманула меня и чуть не породнила с бесовщиной… Все мне постыло на этом свете… Пей же,
соси мою
кровь!
Девичья
кровь, действительно, как выражалась Фимка, разыгралась в Дарье Николаевне. Она переживала неведомые для нее доселе ощущения. Образ Салтыкова не только в сновидениях прошедшей ночи, но и теперь стоял перед ее глазами, под сердцем
сосало, и какое-то неопределенное беспокойство от не менее неопределенных желаний наполняло все ее существо. Она, всегда с аппетитом кушавшая заказанные ею самой вкусные, сытные и по преимуществу жирные блюда, почти не притронулась к поданному обеду.
Тайный ли голос
крови, или заманчивый вкус сладкой печеной луковицы, сразу расположил сироток к Пизонскому. Они сползли с завалины, уселись одна против другой на его коленях и
сосали лук, теребя ручонками ясную солдатскую пуговицу, пришитую к воротнику его коленкорового халата.
Тайный ли голос
крови или заманчивый вкус сладкой печеной луковицы сразу расположил сироток к Пизонскому. Они сползли с завалины, уселись одна против другой на его коленях и
сосали лук, теребя ручонками ясную солдатскую пуговицу, пришитую к воротнику дядиного коленкорового халата.
— Он народ разочти как следует! — говорил худой мастеровой с жидкою бородой и нахмуренными бровями. — А чтò ж он нашу
кровь сосал, да и квит. Он нас водил, водил — всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.